В лабиринтах памяти. Студент – это состояние души! - Евгений Беляков

Ситуация напоминала сценку из фильма «Полосатый рейс», когда члены команды выталкивали Леонова к тиграм, полностью полагаясь на его профессионализм и рассчитывая, что тот загонит зверей в клетки. Принципиальное отличие таилось в одном – в нашем случае герой примостился на отдельной индивидуальной балке и никому из нас каким-либо образом столкнуть его вниз к лошадям возможности не представлялось.

Убедившись в тщетности обычных уговоров, мы приступили к угрозам, видимо, свежа была еще в памяти его реакция на слова. Мы обещали его убить, надругаться над ним в извращенной форме всем сразу и по очереди, кто-то предложил даже попытаться сбивать его с балки обувью. Ничего не помогало, видимо обезумевшие кони представляли для бедолаги более реальную угрозу, чем собравшиеся с мыслями студенты.

Уже не помню, чем все закончилось, но судя потому, что я сейчас пишу эти строки, мы, скорее всего, спаслись. В общежитие пришли далеко за полночь, а пастушка с тех пор больше не встречали.

Баня – мать вторая!

Баня это не просто приспособленное для гигиенических нужд человека помещение. У многих народов мира баня обрела специфический, зачастую строго ритуализированный характер. Финская сауна или римские термы, турецкая хаммам или японская сэнто, шведская басту или русская баня: все они призваны, не только нести чистоту и свежесть человеческому телу, но и дарить отдохновение и гармонию душе посетителя.

Еще в день приезда, женщина, представитель совхозного руководства, устраивая нас в общежитие, не смогла ответить на элементарный вопрос о бытовых условиях касательно помывки. Из ее инструктажа становилось понятно, что в совхозе есть баня, которая по каким-то причинам, временно не работает, что мы можем умываться в умывальниках на улице, а воду необходимо брать в колодце, в общем, смысл ее рассказа свелся к одной мысли, озвученной в стареньком анекдоте: «А что там той зимы?».

Шло время, ежедневная пыльная работа в поле постепенно актуализировала потребность соблюдения элементарных гигиенических потребностей, но завешенная огромным амбарным замком совхозная баня лишала нас всяческих надежд. Мы уже начинали почесываться.

Изредка встречаемые представители начальства уверяли нас, что все в порядке, и мы скоро сможем искупаться. Как мы догадались впоследствии, они просто ждали окончания нашей «командировки», когда мы просто покинем совхоз. Тогда мы еще не знали методов борьбы с произволом властей, освоенные в последующие годы, да и, честно говоря, бастовать в открытую опасались, так как студентами мы считались де-юре, а де-факто всего лишь сдавшими вступительные экзамены.

В ближайшее воскресенье Вова Суторма подбил меня с Заворотневым помыться у колодца. Идея казалась привлекательной, но если учитывать, что на дворе стояла вторая половина сентября…. Погода, правда, держалась сухая и ясная, но пригревало только на солнце и то, если в одежде, тем более что купаться пришлось колодезной водой, которая и в летнюю-то жару казалась студеной. Вот тогда мы и познакомились со словосочетанием «ледяная свежесть», так горячо любимым современной рекламой. Даже не заболели.

А через несколько дней нам удалось помыться в совхозной бане. Нет, ее так и не отремонтировали, просто Петру Иванычу во главе небольшой делегации удалось договориться с совхозным котельщиком. Тот поведал «парламентерам», что котел находится в аварийном состоянии уже несколько лет, и в любой момент может взорваться. Он, конечно же, включит и нагреет котел, но потом мыться и выключать его придется нам самим, потому что у него дети и он не хочет рисковать. Катализатором сговорчивости мастера горячей воды послужила бутылка водки, купленная нами в складчину в сельмаге.

Вечером, всей компанией мы выдвинулись в направлении бани. Она представляла собой просторное помещение, без парилки, но зато с большим количеством шаек (это слово постепенно теряется для русского языка и означает тазик с ручками), как потом выяснилось, последнее обстоятельство оказалось на руку. Еще одной отличительной чертой этой бани, буквально бросавшейся в глаза, оказалось обилие невысоких прозрачных окон. Сейчас вспоминается отсутствие в совхозе клуба или кинотеатра, видимо баня с таким расположением окон полностью удовлетворяла культурные потребности селян.

Котельщик нас не обманул, сам он отсутствовал, но горячая вода была. Кипяток коренным образом менял наше настроение, предвосхищая забытые ощущения чистоты. Смешиваешь такую воду с холодной и получаешь жидкость, которая ласкает тело, легко смывает всю грязь и засаленность каждой поры истосковавшейся по чистоте кожи. Распаренная кожа, дышит, радует душу и глаз своим румянцем – вот, что нам сулила горячая вода.

Однако радость продолжалась недолго, из открытого крана с холодной водой ничего не потекло. На сей раз не хватало воды такой. Мы стояли голые и рассеяно, тупо смотрели друг на друга. Если мыться холодной водой хоть как то приспособились, то купаться кипятком.… Как всегда выручила смекалка Петра Иваныча. Он предложил использовать обилие шаек, для охлаждения воды и таким образом нам удалось помыться, но из-за отсутствия холодной воды, купание здорово затянулось.

Вечером, когда уже стемнело, к нам кто-то стучал в окна, а веселый заливистый хохот выдавал в зрителях местных девчат. Допуская утечку информации со стороны котельщика, мы просили Пашу, внешне малоприметного худощавого парня среднего роста, демонстрировать почтенной публике свое достоинство, свидетелями которого сами только что оказались, и в душе слегка ему все завидовали. Это был человек с большим достоинством, как ослик (если кто видел, меня поймет) и когда Паша демонстрировал его перед окнами, под задорный смех и визги восторга, с противоположной стороны, мы не переживали, на фоне обнаженного Паши нас никто не сглазит.

Когда мы, наконец, оделись и выбрались на свежий вечерний воздух, «почтенная публика» бесследно растворилась в темноте.

Буртовка

Хорошо работать коллективом, весело. Коллективные достижения доказывают неоспоримые преимущества общественных форм труда, а коллективная ответственность нивелирует тяжесть ответственности индивидуальной. Однако все хорошее, а главное привычное когда-нибудь заканчивается и зачастую человек оказывается перед необходимостью принятия решения, хотя результат выбора не всегда определен.

Недели через две арбузы закончились. К тому времени мне казалось, что я наелся их на всю оставшуюся жизнь. Помимо утреннего ритуального поедания арбуза, мы ели их в течение целого дня. Арбузы бились во время погрузки, и все это приводило к тому, что спелая серединка сама просилась в рот. Руки, черные от сладкого сока и пыли, прилипали, к чему не притронешься, а найти недозрелый арбуз, чтобы соком его кисловатой мякоти помыть руки, считалось большой удачей.

Однажды Сережа Стоян по прозвищу Доцент, крупный полноватый парень, с ужасом наблюдая, как заканчивается последний гектар с арбузами, тащил в руках с поля до самого общежития (километра четыре) богатырских размеров арбуз весом килограммов пятнадцать-восемнадцать. Мы спрашивали, зачем это ему, неужели не наелся? Но Доцент бурчал в ответ, что съест его дома, когда арбузы на поле закончатся и, к своему огромному сожалению, а нашему безудержному восторгу, споткнувшись о порог, разбил его практически дома. Теперь они закончились. Но в совхозе еще оставались неубранными поля тыквы.

Тыкву убирать не многим сложнее, чем арбуз. Конечно же, у нее толще «хвостик», больше вес и не всегда она круглая, зато и не такая ломкая как ее зеленый собрат. Еще один недостаток, однако, в нашей ситуации самый главный, ее невозможно есть в сыром виде. Поэтому на тыкву мы вышли с меньшим энтузиазмом, но что поделаешь – деваться некуда.

Несколько дней мы работали в прежнем (арбузном) режиме, затем, видимо ближайшие города быстро насытились тыквой, машины стали появляться реже, пока не исчезли вовсе. Некоторое время приезжал трактор «Беларусь», водитель оставлял его на поле и уходил. Пока машина находилась в нашем распоряжении, мы по очереди развлекались вождением, постепенно загружая тележку крупными плодами.

Через пару дней у руководства возникло два вопроса: «Куда девать тыкву и чем занять студентов, т.е. нас». А так как эти вопросы тесно коррелировали друг с другом, приняли волевое решение собирать бахчевые в бурты – огромные кучи, в которых урожай хотя и подвергался естественной убыли (гниению), тем не менее, считался убранным и локализованным.

На вопрос: «Кто на буртовку?» – вызвалось трое добровольцев.

На неизведанный фронт работ меня подтолкнула интуиция. Компанию мне составил Вова Суторма, а третьим вызвался Коля Заборин, парень из Гантиади (нынешняя Абхазия) обладавший веселым характером и непомерно большим носом. Хотя он и называл себя русским, но нос красноречиво доказывал, что над его генами трудились сотни поколений лиц кавказской национальности. Нас отвезли на пустырь, отведенный под нужды буртостроения, и объяснили, как их строить.